Из архива князей Урусовых в Смоленском ГАСО
Г.Н.Ермоленко
Семья князей Урусовых была связана со Смоленщиной, имела здесь земельные владения. В Смоленском государственном архиве хранится личный фонд князей Урусовых и князя Леопольда Людвиговича Радзивилла. Эпистолярные отделы архивных фондов кн. Урусовых и Радзивилла содержат 15 дел, количество листов в каждом колеблется от 12 до 360. В фондах представлена деловая переписка по управлению имениями и частная переписка М. А. Урусова, его супруги Е. П. Урусовой (урожденной Энгельгардт), их сына В. М. Урусова, бывшего в начале XX в. предводителем смоленского дворянства, участником съездов уполномоченных дворянских обществ, происходивших в начале XX в. и, по признанию специалистов, способствовавших становлению системы представительских учреждений в России, а также супругов Л. Л. и С. А. Радзивилл (урожденной Урусовой, 1804 – 1889).
Эпистолярный архив С. А. Радзивилл содержит более 130 писем, черновых набросков, памятных записей на французском языке, относящихся к 1820-70-м годам. Ветхие листки, исписанные летящим почерком, бережно рассортированы в хронологическом порядке и содержат пометы, свидетельствующие о желании автора завещать потомкам память о себе, посвятить их в драматическую историю своей жизни.
Жизнь и судьба Софьи Александровны, фрейлины императрицы, красноречиво свидетельствует о нравах императорского дома и придворного круга эпохи Николая I и этим интересна для современного читателя.
Сравнительно небольшое количество архивных материалов касается периода 1820-х годов, когда Софья Александровна делала первые успехи в свете, живя в Москве, в родительском доме, который с сентября 1826 г. по май 1829 г., после возвращения из ссылки, посещал А. С. Пушкин, посвятивший Софи Мадригал.
В начале десятилетия первое появление в свете семнадцатилетней княжны Софи Урусовой стало событием и предметом пересудов в Москве. М. А. Цявловский приводит отзыв о ней одного из современников: «Меньшую Урусову вывезли. Красавица совершенная». Ему вторит мемуарист Ф. Ф. Вигель: «Между многими хорошенькими лицами поразила меня тут необыкновенная красота двух княжен Урусовых, из коих одна вышла после за графа Пушкина, а другая за князя Радзивилла».
В немногочисленных письмах этой поры нет почти никаких сведений о светской жизни С. А. Урусовой. Переписка княжны с тетушкой и дядюшкой (известным дипломатом Д. П. Татищевым, служившим в это время в Вене), сестрами и братьями воссоздает атмосферу дружеских, теплых, патриархальных семейных отношений. Софи в этих письмах – внимательная и покорная дочь и племянница, нежная и любящая сестра.
Об обстановке, в которой воспитывались дети в семействе Урусовых (всего их было 11¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬ – 8 братьев и 3 сестры), свидетельствует отзыв А. Я. Булгакова о Мари Урусовой: «Она умна, молода, добра, выросла в нужде, не знает капризов, отец и мать люди добрые». Похоже, что подобную характеристику можно было бы дать каждому из молодых Урусовых, в том числе и Софи. Она, по ее собственным словам, была третьим ребенком в семье и особенно дружила со старшими – Марией и Михаилом и младшими – Натальей и Павлом.
Переписка с Павлом Александровичем была интенсивной в течение всей жизни и отношения были особенно доверительными. В 1820-е годы Павел Александрович (1807 – 1886) – молодой офицер-подпоручик, впоследствии генерал от инфантерии. В трудных обстоятельствах он приходил на помощь сестре и в последние годы помогал ей вести финансовые дела.
Осенью 1827 г. в жизни Софи произошло знаменательное событие, повлиявшее на всю ее дальнейшую судьбу. Светская публика Москвы и Петербурга была взволнована неожиданным известием о том, что Софи Урусовой предложена придворная должность фрейлины императрицы. Об этом П. А. Вяземский сообщает жене в письме от 18 октября: «Ты просишь новостей: вот что есть под рукою. Софья Урусова приглашается императрицей переехать жить во дворец, на собственной ее половине. И ее туда отвозит Пушкина. Старые московские бабы обоего пола толкуют об этом на тысячу ладов. Впрочем, Урусовы говорят, как говорят, что они не просили этого. Я сам их еще не видел и знаю только то, что она едет».
Приглашение жить во дворце, на половине императрицы, свидетельствовало об особом расположении членов императорского дома, но оно же могло стать поводом для сплетен и скомпрометировать в глазах света фрейлину, удостоившуюся этой милости. Женолюбие Николая I было известно в свете и давало повод для пересудов.
Вместе с тем отказаться от подобного предложения было практически невозможно и принимать его следовало с изъявлениями почтительной признательности. Было принято также извлекать выгоду из подобного предложения. Эти обстоятельства заставляют Вяземского вновь и вновь возвращаться в письмах к жене к этой теме. 25 октября он пишет: «Я видел у Урусовых письмо Волконского: ясно видно, что он не просил о помещении княжны Софьи во дворец. Они все грустят. Обе сестры завтра едут». 8 ноября он снова пишет о том же: «Княжна Урусова завтра едет с сестрою и велела тебе нежно кланяться. Она очень мила, дай бог ей счастья в Петербурге. Я сказал тебе, как решилось ее переселение. Отказать им было нельзя. Какой представить отказ, тем более, что, будучи фрейлиною, она на службе Двора. Здесь много говорят о том глупостей, но дело верно сделалось, как они говорят и как я тебе рассказал».
Мемуаристы оставили описание атмосферы двора и портреты императорской семьи (Николая I и Александры Федоровны), относящиеся к несколько более позднему времени. Мудрая и проницательная фрейлина двора А. Ф. Тютчева (дочь поэта, позднее супруга И. С. Аксакова), называла Николая I «Дон-Кихотом самодержавия», «Дон-Кихотом страшным и зловредным», «систематически душившим в управляемой им стране всякое проявление инициативы и жизни». По ее воспоминаниям, придворная атмосфера была пронизана «всеприсутствием владыки», «в воздухе как бы ощущался запах фимиама, нечто торжественное и благоговейное». Французского путешественника, литератора А. де Кюстина, посетившего Россию в 1839 г., поразила суровость облика Николая I, порой придававшая ему вид «жестокий и непреклонный».
Императрица показалась ему «в высшей степени изящной», дышащей «неизъяснимым очарованием». А. Ф. Тютчева писала о ней: «Александра Федоровна любила, чтобы вокруг нее все были веселы и счастливы, любила окружать себя всем, что было молодо, оживлено и блестяще, она хотела, чтобы все женщины были красивы и нарядны, как она сама; чтобы на всех было золото, жемчуга, бриллианты, бархат и кружева. Она останавливала свой взгляд с удивлением и с наивным восхищением на красивом новом туалете и отвращала огорченные взоры от менее свежего, уже ношеного платья. А взгляд императрицы был законом».
По словам мемуаристки, «император Николай питал к этому хрупкому, безответному и изящному созданию страстное и деспотическое обожание сильной натуры к существу слабому, единственным властителем и законодателем которого он себя чувствовал. Для него это была прелестная птичка, которую он держал взаперти в золотой и украшенной драгоценными каменьями клетке».
Письма, хранящиеся в смоленском архиве, свидетельствуют о том, что первые шаги в напряженной и психологически сложной атмосфере двора давались Софи нелегко. В нескольких письмах этих лет встречаются упоминания о ее нездоровье и просьбах к императрице о разрешении жить у сестры. В письме к Татищеву от 1 февраля 1828 г. Мари Пушкина сообщает, что сестра понемногу начинает привыкать к новой жизни вне родительского дома, которая так не похожа на прежнюю (ГАСО, ф. 1273, о. 1, д. 15, л. 67).
Сама Софи в письме к Элен Апраксиной от 13 марта 1828 г. с радостью пишет о разрешении покинуть на время дворец и поселиться в доме Мари (ГАСО, ф. 119, о. 1, д. 812, л. 199). Эти скупые детали свидетельствуют о внутреннем сопротивлении, с которым Софи привыкала к новой обстановке в трудный для нее период, когда ее имя стало предметом пересудов московской и петербургской публики.
Из писем Вяземского, датированных мартом 1828 г., мы узнаем о первых ее успехах: «Обе сестры здесь совершенно удались, и я рад, слыша, что отдают общую справедливость неприкосновенному и тихому величеству Софии».
Любопытный архивный документ из фонда Урусовых рисует облик Софи через несколько лет после переезда в Петербург. Это портрет-характеристика, изображение ее в Царском Селе, в высшем свете, с указанием точной даты – 26 августа 1832 г. Анонимный автор портрета, видимо, близко ее знающий, старается описывать не только внешний облик знаменитой красавицы, но и особенности ее поведения и характера. Рисуя внешность Софи, он упоминает банальные детали (прекрасный цвет лица, обаятельную улыбку, благородную манеру держаться, приветливость), но затем делает более тонкие замечания, намекая на пережитую ею душевную драму: «Общение в свете, оборонительная война, которую она вынуждена вести против зависти и ревности, накладывает на ее поведение отпечаток напряженности и недоверчивости, что придает ей по временам вид надменной сдержанности, которой не могут скрыть ее обычная приветливость и изящные манеры, настолько непобедимо чувство, мешающее ей отдаться первому душевному движению. Суровая школа света сформировала ее характер, придала ему окончательную отделку. Для внимательного наблюдателя очевидно, что она много страдала. Часто можно заметить, как задумчивость охватывает ее в обществе и облако грусти внезапно заволакивает лицо и прогоняет улыбку. <...> Душевная боль проявляется у нее в глубоком молчании и никогда в возмущении или жалобах.
Ее суждения основательны, наблюдения тонки и остроумны, она в высшей степени наделена способностью разоблачать всякую рисовку, но при этом остается неизменно вежливой и предупредительной. Милости и редкостные знаки внимания, которыми она окружена при дворце, льстят более ее сердцу, нежели тешат тщеславие, и наполняют благодарностью к ее благодетелям. Лесть и внимание придворных, которыми она окружена как красивая женщина и особа, пользующаяся высочайшим расположением, ценятся ею по достоинству, курение фимиама не ослепляет и не обманывает ее» (ГАСО, ф. 119, о. 1, д. 810, л. 8).
В заключительной части этого психологического портрета речь идет о потаенной душевной жизни Софи. Анонимный автор наброска описывает свою героиню мечтающей о душевном покое, любви и счастье. Этим надеждам суждено было вскоре осуществиться. В письме от 13 ноября 1832 года Элиза Радзивилл пишет Софи о том, как она счастлива будет узнать о ее помолвке с князем Леопольдом Радзивиллом. Бракосочетание состоялось в январе 1833 г. Императорская семья покровительствовала браку.
Большая часть писем, хранящихся в Смоленском архиве, относится к 1830-м годам и представляет собой переписку супругов. Обстоятельства часто их разлучали. Леон по делам службы почти постоянно находился в Варшаве, Минске либо в своих имениях под Борисовым. Софи и после замужества остается на службе двора. Кроме того, болезни заставляют ее подолгу жить за границей. Разлука становится обычным состоянием супругов, а письма – подчас единственной возможностью общения. Их содержание дает основание подозревать, что людьми, от которых зависели оба супруга, предпринимались специальные усилия для того, чтобы удерживать их в разлуке. Об этом косвенно свидетельствует письмо Л. Радзивилла жене от 30 июня 1837 г.:
<...> Предприняла ли ты какие-нибудь шаги, чтобы ускорить мое возвращение? Я не могу больше оставаться вдали от тебя. Богом прошу, напиши Государю и проси его отозвать меня хотя бы на несколько дней. Сошлись на здоровье, на все, что хочешь. Я не могу сдержать свою любовь, не могу холодно думать о тебе, ждать в таком беспокойстве больше невозможно. Придумай что хочешь, мой ангел, сделай это, умоляю на коленях, целую твои ноги, обнимаю страстно, люблю всей душой. <…> (ГАСО, ф. 119, о. 1, д. 816, л. 43).
Особенность этих писем – свойственная дворянскому быту начала XIX в. склонность к театральности, стремление соответствовать избранному для себя амплуа.
По наблюдениям Ю. М. Лотмана, в начале XIX века существовали три стереотипа женских образов, которые «из поэзии вошли в девичьи идеалы и реальные женские биографии...» Первый восходит к поэзии Жуковского. «Это образ нежно любящей женщины, жизнь и чувства которой разбиты. Героиня наделена идеальным чувством, поэтичностью натуры, нежностью, душевной тонкостью. Ее душа, здоровье и жизнь разрушены жестокостью общества. Покорное судьбе, поэтическое дитя погибает. Идеал этот вызывал в сознании современников образ ангела, случайно посетившего землю и готового вернуться на свою небесную родину».
Подобный образ создан в вышеприведенном портрете Софи, его она избирает для себя и в письмах, поэтому сильная и решительная в трудные моменты жизни, в письмах к мужу она неизменно предстает слабой, больной, покорной, нежной и тоскующей. Этому способствует и тягостная для нее разлука.
Петербург, 19 октября 1834 г.
<...> для меня каждая разлука с тобой болезненна и не нужно думать, что когда-нибудь я смогу к этому привыкнуть. <...> Прости, что я говорю тебе это, но это в надежде, что впредь мы устроим все иначе. Я поселюсь в одном из городков поблизости от тебя.
Ты сможешь приезжать ко мне раз в две недели, хотя бы на час, я буду часто получать от тебя письма и буду счастлива. Единственная моя мысль – о тебе, мой ангел, и о твоем возвращении <...> (ГАСО, ф. 1273, о. 1, д. 13, л. 311);
<...> я не создана для одиночества, мне нужна семья, любимые люди и особенно мне нужно, чтобы меня любили, но, кажется, не судьба – ужасно быть одинокой в привязанности (ГАСО, ф. 1273, о. 1, д. 13, л. 303);
<...> мы не будем расставаться больше никогда, мой друг, эта мысль одна поддерживает мое мужество, но чаще всего я чувствую себя растерянной и отчаявшейся в разлуке с тобой. Без тебя время тянется ужасно медленно. А быть вдали от тебя в Новый год – это настоящее несчастье. Все дни, что провожу без тебя, для меня тягостны, но особенно те, в которые я с детства привыкла быть с любимыми людьми. Бог даст, это наша последняя разлука. Утешительна надежда не страдать больше, как я страдала. Прощай, мой Леон, я нежно обнимаю тебя и люблю сильнее, чем могу выразить (ГАСО, ф. 1273, о. 1, д. 14, л. 48).
Карлсбад, 8 июля 1836 г.
<...> Больше всего меня утешают твои письма. Пиши мне, мой ангел, как можно чаще. Ты не можешь представить, как я счастлива каждый раз, получив от тебя письма, и как обеспокоена и несчастна, когда писем нет. Пиши мне, мой Леон, путь это будут несколько строчек, они поддерживают во мне жизнь. Ты не можешь себе представить, какие грустные мысли приходят мне в голову, когда от тебя нет писем. <...> Люби меня, я заслуживаю твоей любви и не могу жить без нее (ГАСО, ф. 1273, о. 1, д. 13, л. 19).
Флоренция, 21 января 1837 г.
<...> Ангел мой, жизнь моя, как я хотела бы обнять тебя, прижать к сердцу, которое полно тобой. <...> Я не могу жить без тебя, это слишком мучительно. <...> В разлуке мы теряем столько месяцев счастья. <...>» (ГАСО, ф. 1273, о. 1, д. 12, л. 12).
В ответ на страстные письма Софи получала от мужа подробные отчеты о его деловых поездках, но в них всегда находилось место для клятв и нежных признаний:
<...> Моя Софи, мой обожаемый ангел <...> ты знаешь, что твое счастье - это моя жизнь, моя единственная цель. <...> (ГАСО, ф. 1273, о. 1, д. 14, л. 18);
<...> грустные мысли измучили мою бедную голову, эти мысли ужасны, только твои нежные письма утешают меня. Я жду их с нетерпением и читаю с жадностью <...> (ГАСО, ф. 119, о. 1, д. 815, л. 197).
В письмах обоих супругов идет речь о тягостной зависимости от двора, которая мешала их счастью.
Фрагмент письма неизвестного автора, адресованного Софи из Петербурга 6 августа 1833 г.:
<...> Ее Величество императрица очень недовольна церемонностью Ваших посланий. Она желает, чтобы Вы были более откровенны и менее лаконичны во всем, что касается лично Вас. Постарайтесь удовлетворить ее желание (ГАСО, ф. 119, о. 1, д. 813, л. 31).
Софи – мужу из Вены 18 ноября 1835 г.:
<...> Признаюсь тебе, что у меня не хватит мужества путешествовать одной. Постарайся поэтому, мой Леон, выхлопотать разрешение остаться со мной (ГАСО, ф. 1273, о. 1, д. 11, л. 89).
Софи – Леону из Баден-Бадена 19 августа 1837 г.:
<...> Если Государыня решила, ничего не остается, как повиноваться, но, может быть, она удовлетворит мою просьбу <...> (ГАСО, ф. 119, о. 1, д. 815, л. 11).
Софи должна просить разрешения императрицы для того, чтобы уехать за границу или вернуться на родину, переехать из города в город, остаться на зиму в Италии или отправиться в Париж. Стиль этих просьб дает представление об отношениях фрейлины и членов императорского дома: «Благоволите позволить мне сложить у Ваших ног мои страстные желания и просьбы к Вашему Величеству и Его Величеству Государю. Примите уверение в искренней привязанности, которую питает к Вам преданная и признательная Вам София Радзивилл», – пишет Софи императрице из Баден-Бадена 7 августа 1837 г. (ГАСО, ф. 119, о. 1, д. 809, л. 185).
Почти постоянное пребывание за границей, вдали от мужа и близких, часто бывало тягостным:
12 августа 1835 г.
<...> я никогда не думала, что так тяжело быть одной за границей <...> (ГАСО, ф. 1273, о. 1, д. 12, л. 173).
<...> нужно пожить вдали от родины, чтобы понять, как один вид письма может сделать счастливой или напугать. Что в нем? Чью драгоценную жизнь придется оплакивать? За какое исполненное желание благодарить Провидение? Вышла ли замуж младшая сестра? Жив ли старик-отец? (ГАСО, ф. 119, о. 1, д. 811, л. 25).
<...> я одинока как никогда <...> (Флоренция, 25 февраля 1837 г.; ГАСО, ф. 1273, о. 1, д. 12, л. 27).
Она поздравляет мать с рождением внука и добавляет: «Как Натали должна быть счастлива сейчас. Я думаю, нет большего счастья, чем рождение ребенка <...>» (ГАСО, ф. 1273, о. 1, д. 13, л. 34). Это счастье ей также не суждено было испытать.
В эти годы Софья Александровна по-прежнему пользуется влиянием при дворе. Братья постоянно обращаются к ней с просьбами похлопотать о поездке за границу, о новом назначении, мать просит устроить младшего сына Григория в полк под Петербургом. В архиве хранятся письма и записки от посторонних лиц с просьбами о протекции и благодарностью за помощь. Не порывает Софья Александровна с придворным кругом и в последующие годы. Среди документов фонда Радзивиллов хранится официальная бумага, адресованная обер-церемонимейстером графом Борхом княгине С. А. Радзивилл, от 2 ноября 1860 г., с поручением «вступить в дежурство при теле в Бозе почившей государыни императрицы Александры Федоровны 4 числа в 12 час. и оставаться на другой день 5 ноября до скончания погребения» (ГАСО, ф. 1273, о. 1, д. 11, л. 23).
Жизнь в зависимости от высочайшей воли, странная служба, практически лишающая фрейлину личной жизни и свободы частного поведения, длилась десятилетиями. Особенность ситуации заключалась в том, что такой жизнью не разрешалось тяготиться, в обязанность вменялось, напротив, испытывать благодарность за даруемые милости.
Семейная жизнь супругов в разлуке продолжалась долгие годы. Катастрофа наступила в 1859 году. Софья Александровна получила анонимные письма и узнала об изменах мужа. Свое отчаяние, старательно скрываемое от окружающих, она поверяет интимным запискам, в которых театральность и поза еще более явственны, нежели в письмах: «<...> в свете меня считают счастливой, но сколько раз я отворачивалась, чтобы скрыть слезы <...> Боже мой, как я могла быть счастлива, соединенная с человеком, который мог быть моим душевным покоем сегодня и всегда. <...> Я жила только для него и любила его так, что ставила выше всех людей. Я верила в него, как в Бога <...>» (ГАСО, ф. 119, о. 1, д. 814, л. 228).
Некоторое время она пытается бороться за свою любовь, но наталкивается сначала на ложь, а затем на растущее раздражение мужа. В конце концов она принимает решение о разрыве: «Хватит страданий! Терпение имеет границы. Я, будучи так несчастна, всегда вела себя по отношению к нему великодушно и благородно. Я не могу больше продолжать смиряться и длить эти муки, не унижаясь» (ГАСО, ф. 119, о. 1, д. 809, л. 98). Вслед за разрывом отношений князь Радзивилл делает попытки лишить свою жену содержания, объявив ей, что она не имеет прав на имущество семьи. Дело доходит до скандала и судебного разбирательства. Ее интересы удается отстоять с помощью П. А. Урусова, но еще дважды муж предпринимает эти попытки. В перерывах между скандальными выяснениями отношений он пишет ей письма с жалобами на судьбу, шлет поздравления, на которые она отвечает. Но никогда уже они не живут вместе.
Князь Радзивилл умирает в 1886 г., София Александровна пережила его на три года. Она скончалась, как свидетельствует уведомление о ее кончине, хранящееся в Смоленском архиве (ГАСО, ф. 119, о. 1, д. 814, л. 205), 29 июля 1889 г. на 86-м году жизни в Париже, похоронена на кладбище Монмартр. В последний путь ее проводили младший брат Петр и племянники. Они, видимо, и перевезли ее архив в Овиновщину Дорогобужского уезда Смоленской губернии, где жила семья ее брата Михаила Александровича.
Драматическая судьба С. А. Радзивилл (Урусовой) дает достаточно ясное представление о придворных нравах эпохи Николая I, о невозможности для фрейлины двора сохранить неприкосновенность частной жизни, личную свободу и независимость. Именно зависимость от двора разрушила семейное счастье и обрекла на трудное, двусмысленное существование женщину, красота которой украшала столичный свет и была воспета поэтом.