Роли и цветы Иосифа Тыртова
Владимир Захаров
На топографических планах дореволюционного Смоленска, в той его части, которая некогда именовалась слободою Кукуй, близ Петропавловской церкви, если внимательно присмотреться, можно-обнаружить небольшой, ныне уже не существующий “проулок Тыртова”. В старые годы наша топонимика еще редко расходилась со здравым смыслом, названия “городовых” частей, концов, улиц, переулков брались не с потолка, но были связаны с реальными фактами местной истории и географии, что придавало городам неповторимый колорит, “лица необщее выраженье”. Произвольных, надуманных, инородных обозначений типа нынешней смоленской улицы Парижской Коммуны (историческая Резницкая!), не говоря уж о таких бюрократических вывертах советского времени, как улицы МОПРа, Коминтерна, Профинтерна, 12-ти лет Октября, 60-летия ВЛКСМ и т. п., практически не было. Поэтому мы вправе задуматься над вопросом: чье имя получил скромный заднепровский “проулок” и какое отношение имеет носивший это имя человек к нашему городу? Деятеля по фамилии Тыртов как будто бы нет в книгах о Смоленске, не слыхивали о таковом и любители местной старины. Позволю себе предложить читателю свою версию ответа на поставленный вопрос.
* * *
Как-то в начале уходящего от нас столетия, разбирая оренбургский архив поэта пушкинского времени Ознобишина, известный историк и литературовед Б. Л. Модзалевский обнаружил в нем среди прочего небольшую, на шести листах, не сказать чтобы грамотную рукопись под названием “К истории города Смоленска”. На самом же деле это была совсем не история города, а, скорее, автобиография одного из его жителей — скромного мещанина Иосифа Гавриловича Тыртова. Известно, что Ознобишин в середине прошлого века какое-то время жил в Смоленске и при этом проявлял живой интерес к его истории и культуре, сотрудничал с губернским статистическим комитетом, вокруг которого группировались в ту пору смоленские краеведы. Судя по всему, именно тогда по его инициативе наш земляк и набросал свои мемуары и таким путем они оказались позднее на родине поэта, в далеком Оренбурге. Модзалевский, в свою очередь, счел их заслуживающими внимания и в 1915 году опубликовал в первом номере журнала “Русский архив”.
“Автобиография Иосифа Тыртова” и в самом деле содержит интересные сведения о культурной жизни Смоленск! в один из самых глухих для исследователей его периодов — тридцатые и сороковые годы прошлого столетия. Дело, однако же, не только в краеведческой ценности документа. Записки Тыртова приобретают сегодня и другой, я бы сказал — психологический, личностный интерес. Они знакомят нас с незаурядным, ярким, деятельным человеком — человеком, жившим, что называется, не хлебом единым. На мой взгляд, наш земляк прошлого века в избытке обладал такими качествами, каких требует от человека нынешнее нелегкое время и которых хронически не хватает большинству из нас, привыкших за долгие годы к исполнительству и отученных от инициативы, предприимчивости, творчества.
I. Хозяин
Тыртовы — исстари живший в Смоленске богатый купеческий род. Правда, в начале XIX века его благосостояние резко пошатнулось: дед мемуариста, Григорий Гаврилович Стефанов, потерял — по причине падежа — сразу около шестисот голов назначенного к продаже “черкасского скота”. Война 1812 года, в ходе которой имущество покинувшего город скотопромышленника частью сгинуло в пожарах, частью было расхищено французами, довершила разорение. После этого Тыртовы были вынуждены покинуть почтенный купеческий круг и переписаться в мещанское состояние. Отец Иосифа — уже обыкновенный мелкий мясник. Будущее старого рода затянуло тучами, и оно не сулило мальчишке никаких особых благ и преимуществ, тем более что его появление на свет (30 марта 1811 года по старому стилю) стоило жизни его матери, умершей на девятый день после родов. Вскоре отец женился вторично.
Уже в шесть лет, с помощью дьячка Благовещенской и дьякона Крестовоздвиженской церквей Иосиф Тыртов осилил букварь и потянулся к чтению. Далее, однако, дело застопорилось — отчасти по его собственной вине. Самобытная натура Иосифа как-то не укладывалась в школьную колею, противилась учительской обработке. Мальчишка то и дело убегает с уроков за город, ловит птиц, мастерит для них клетки или же вырезывает деревянных кукол для издавна любимого смоленским простонародьем вертепного театра. В конце концов, отец не выдержал, забрал тринадцатилетнего шалопая из уездного училища и стал приспосабливать его к хозяйственным заботам и семейному делу. Да и то сказать, Гавриле Григорьевичу в его непростой ситуации нужен был не столько грамотей и книгочей, сколько расторопный помощник. А для работы в лавке и простого письма и счета достаточно.
Относительно беззаботная жизнь молодого Тыртова неожиданно и резко оборвалась в 1831 году, когда добравшаяся до Смоленска знаменитая холерная эпидемия унесла жизнь его отца и обрушила на неокрепшие сыновьи плечи ответственность за дом, за торговлю и за судьбу четырех сводных сестренок (от второго отцовского брака). Как вы думаете, что в первую голову сделает лишенный родительской узды, предоставленный самому себе двадцатилетний недоросль? — Правильно: он женится. Причем, не обдуманно и спокойно, не по здравому смыслу и расчету, не на девице с восьмитысячным приданым (были в округе и такие), а обязательно, “по страсти”, то есть головою да в омут. В нашем конкретном случае — на дочери бедного смоленского мещанина Павла Уксусникова. И свадьбу влюбленные закатят такую, о которой долго еще будут судачить досужие соседские кумушки: “А как я был еще молод и неопытен, то и издержал по смоленскому обычаю на свадебные обряды большую половину бывшего у меня капитала”. Как говорится в старой песне — “а поутру они проснулись...”
Положение, в котором осознали себя “поутру” счастливые молодожены, выглядело мало сказать незавидным: у всякого опустились бы руки. Однако Тыртов, к всеобщему удивлению, не пал духом. Тут впервые он предстает перед нами другим человеком — из тех, кого трудности не расслабляют, не опустошают, а, наоборот, пробуждают, подстегивают и заставляют действовать. Никоим образом не мог он знать недавно вошедших в наш обиход импортных словечек “маркетинг”, “менеджер” и других им подобных, он говорил по-русски проще и, значит, лучше нас, однако к его поведению в критические моменты, ко многим последующим его делам и успехам вполне приложимы эти модные современные термины. Поразмыслив о жизни и потребностях горожан, оценив, как сказали бы сегодня, рыночную ситуацию, молодой мясник возводит у себя на подворье обширные парники для выращивания ранних овощей, которые в тогдашнем Смоленске были еще, судя по всему, большой редкостью. Расчет оказался точным: уже через год Тыртов не только вернул неразумные свадебные издержки, но и купил новый дом для своей семьи. И дело пошло. Под давлением обстоятельств и в сознании ответственности вчерашний байбак становится деловым, предприимчивым человеком, надеждою и опорою своих близких. Похоже, заработали наконец гены его энергичных предков — купцов и скотопромышленников.
И все же не ради коммерческих талантов и достижений Иосифа Тыртова я затеял о нем разговор. Личность нашего земляка интересна и в другом, так сказать — более возвышенном смысле. Ни в чем не уступая нынешним “новым русским” как “бизнесмен”, он превосходит их своею духовностью, открытостью миру и людям, свойственными ему чувством красоты и творческими порывами. Тыртов был одновременно прагматиком и мечтателем, купцом и художником, хотя бы и доморощенным. Был прежде всего, человеком. Именно это, по-видимому, привлекло к нему поэта Ознобишина. Все началось со смоленских гастролей известного в российской провинции театра Г. Рыкановского — когда-то прекрасного киевского артиста, а теперь антрепренера.
II. Артист
Театральное искусство Смоленщины имеет длительную и в то же время очень неровную, прерывистую историю. За последние три столетия город не раз охватывала театральная горячка, но были и периоды полного застоя и спада. Именно таким кризисным, промежуточным, малоинтересным представляется время Иосифа Тыртова — тридцатые и сороковые годы прошлого века. Своего театра в городе уже давно не было. Время от времени приезжали на гастроли разные странствующие труппы (одна из них как-то привезла даже гоголевского “Ревизора”), да в залах Дворянского собрания местный бомонд, губернские дамы и кавалеры долгими, скучными зимами развлекали себя благотворительными спектаклями. Уровень их был любительский, и посмотреть их мог далеко не каждый. Учтем и то обстоятельство, что в духовной, купеческой и мещанской среде театр вообще считался делом богопротивным, занятием для всякого рода пропащих, непотребных людей. Известный в свое время актер Н. И. Богдановский, детство которого прошло в тогдашнем Смоленске, вспоминал, какой переполох поднялся в его семье, какое отчаяние овладело родителями, когда они выяснили, что их “Нилочка пошел по балаганной части”. Такова была и та среда, в которой вырос и жил Иосиф Тыртов. Нетрудно представить, какие противоречивые чувства обуревали его, когда, по предложению какого-то приятеля, он впервые в жизни отправился в настоящий театр, на один из спектаклей упомянутой труппы Рыкановского. Ведь до этого он знал лишь вертеп с его деревянными куклами.
Молодые люди наших дней, почти с пеленок перекормленные кино- теле-видеоконсервами, вряд ли поймут тот восторг, какой охватил малообразованного смоленского мещанина на обычном, без всяких “звезд” драматическом представлении. “Мне так понравилось, что я не знал, где находился”, — признается он. Мы уже не так наивны и впечатлительны. Но, с другой стороны, вместе с непосредственностью восприятия мы утратили и способность совершать такие поступки, которые воспоследовали в жизни нашего земляка после сделанного им “открытия”. Тыртов не мог быть только потребителем, все свои увлечения он претворял в дела.
Спектакли Рыкановского лишили смоленского мясника всякого покоя. С жадностью набрасывается он на доступные драматические произведения — “театральные книги”, как он их по-своему называет. Воображение разыгрывается, Тыртов видит себя на сцене в образе героев прочитанных книг. И что с того, что в городе нет театра! Если нет — можно выдумать. Не боги горшки обжигают! А энергии и напора, если уж что-то в душу запало, Иосифу было не занимать. Заразив своим настроением нескольких приятелей и знакомых (человек, видимо, был общительный), он сколачивает из них группу энтузиастов и объявляет о рождении не более и не менее как собственного театра — самодеятельного, как сказали бы о нем сегодня. “Жители города Смоленска” — со скромной гордостью назвали себя друзья. Дескать, и мы, рожки смоленские, не лыком шиты! “Товарищи мои тоже были мещане, а в актрисы были ангажированы мною бедные дворяночки”. Судя по всему, для мещанских девиц и купеческих дочек такая “эмансипация”, как публичное, при всем честном народе появление на подмостках, в тогдашнем Смоленске была еще делом немыслимым.
Самое поразительное во всей этой истории, что театр Иосифа Тыртова и в самом деле состоялся. И не только состоялся, но стал интересным, заметным явлением культурной жизни нашего города в пору ее относительного безвременья и застоя.
Удачное начало, как известно, — половина дела и залог будущих успехов. “Жители города Смоленска” это хорошо понимали. Похоже, именно в видах перестраховки, в угоду модному “французскому” вкусу они выбрали для дебюта игровую комедию Ансело “Слепой, или Сестры”, только что появившуюся в Москве. Авторы водевиля М. и Ж. Ансело, — модные, что называется — репертуарные французские драматурги тридцатых годов, их изящные, гривуазные юморески одна за другой шли на столичных и провинциальных сценах, их вовсю расхваливала ориентированная на массовый вкус петербургская “Северная пчела”. Понятно, что напуганные собственной храбростью начинающие смоленские лицедеи просто не могли не посчитаться с этим поветрием.
Первый спектакль “Жителей города Смоленска” состоялся в 1839 году в обширном доме аптекаря Mere, где, как правило, выступали и приезжие труппы. Доморощенные артисты — и прежде всего сам Тыртов в заглавной роли доктора Бернарди — сразу же пришлись по душе избалованной публике. И дело пошло. В ближайшие годы “Тыртов со товарищи” подготовили еще как минимум четыре новых спектакля, причем уже на своем, российском материале. Французские кавалеры уступают сцену самобытным отечественным типам. При желании в “репертуарной политике” Тыртова можно уловить даже легкую либеральную, демократическую тенденцию.
Второй работой “Жителей города Смоленска” стал спектакль по пьесе московского драматурга Н. С. Соколова “Невеста, под замком”, опубликованной в 1838 году и только что опробованной столичными театрами. В этом водевиле Тыртов исполнил роль Корюшкина. Для третьего спектакля выбрали “Бабушкиных попугаев” — один из лучших водевилей популярного комедиографа и, к тому же, недавнего смоленского губернатора Н. И. Хмельницкого. Похоже, что таким выбором “Жители города Смоленска” выражали сочувствие и благодарность отставленному от должности и уже находившемуся под арестом поэту-администратору. Не исключены в спектакле и другие местные ассоциации: по некоторым сведениям, героиня “Бабушкиных попугаев” напоминала смолянам хорошо известную в губернии старую барыню — Елену Дмитриевну Каховскую.
Четвертую премьеру — по комедии Ф. Ф. Иванова “Женихи, или Век живи — век учись” (1808) — можно считать самым рискованным поступком труппы Тыртова. Дело в том, что “Женихи” Иванова — одно из самых резких антикрепостнических произведений русской драматической литературы. Герой пьесы, “цивилизованный” помещик Живодеров, ведет хозяйство по новейшим английским рецептам, что не мешает ему самым диким, отечественным образом драть по три шкуры со своих крестьян. Скотине в его поместье живется лучше, чем крепостным людям. Добродетельная, гуманная героиня отказывает “культурному” жениху: “Я не могу любить тирана”, — заявляет она. Тыртов исполнил в спектакле роль обличителя крепостнических злодеяний — резонера Стародума.
От премьеры к премьере репертуар самодеятельных лицедеев становился все интереснее и ответственнее. И в конце концов, они замахнулись на театральную классику — “комическую оперу” А. О. Аблесимова “Мельник — колдун, обманщик и сват” (1779), пьесу непростую для исполнения, пронизанную грубоватым простонародным юмором, с песнями, частушками, плясками. “Премилым народным водевилем” назвал ее когда-то строгий Белинский. Крестьянин Анкудин, роль которого взял на себя Тыртов, выдает свою дочь, красавицу Анюту, замуж за “детину-хлебопашца” Филимона, т. е. за человека своего, крестьянского состояния, однако жена Анкудина — “провальная старуха”, “баба дворянского отродья”, как она характеризуется в пьесе, — ищет другого зятя, поблагороднее. Влюбленные Филимон и Анюта одерживают победу и соединяются лишь с помощью “могучего чародея”, дедушки Фаддея — умного и хитрого местного мельника с репутацией деревенского колдуна. Крестьяне вообще выглядят у Аблесимова предпочтительнее дворянства, наделяются чувством сословного достоинства, что побудило когда-то нашего земляка, поэта Шаховского связать его комедию с фонвизинским “Недорослем”.
Таковьвы известные нам сценические работы труппы Иосифа Тыртова, относящиеся к концу тридцатых — началу сороковых годов.
В эпилоге комедии “Невеста под замком” один из актеров, выйдя из роли, должен был обратиться к зрительному залу с просьбой о снисхождении:
Теперь решения от вас
С боязнью автор ожидает.
Затем, что он второй лишь раз
Свой труд на суд ваш предлагает.
Так будьте ж добры, как всегда,
И снисходительно судите...
Нас не браните, господа,
И водевиль наш поддержите.
По утверждению Тыртова, смоленская публика и в самом деле поддержала его начинание, отнеслась к его актерам более чем благожелательно, а сам он получил славу первого местного комедианта, стал своим человеком в среде городской интеллигенции, вошел, по его выражению, в круг “ученых людей”.
* * *
Организация труппы “Жители города Смоленска” — только часть сценических подвигов смоленского простолюдина.
В 1840 году в Смоленск на гастроли прибыл еще один профессиональный театр — труппа Федорова. По ходу дела, как это нередко случается в такие моменты, у театра возникли проблемы с исполнителями, и антрепренер, прослышав о талантах Тыртова, обратился к нему за помощью. С великой горячностью, без всяких контрактов и платы за труд, принимается Тыртов за предложенные роли. Правда, поначалу они мало соответствовали его наклонностям, его по преимуществу комическому, простонародному амплуа. Тем не менее, и в таких ролях он смотрится ничем не хуже профессионалов, не портит впечатления, не выпадает из игры. Более того — он чувствует, что способен на большее. Мечта смолянина — заглавная роль в какой-нибудь комедии с популярным тогда малороссийским уклоном (похоже, именно “фирменные” украинские юморески больше всего понравились ему когда-то в репертуаре Рыкановского). В надежде на удачу — а может быть, и по договоренности с антрепренером — он достает и выучивает веселую комедию Г. Ф. Квитки (Основьяненко) “Шельменко — волостной писарь” и при повторных гастролях театра Федорова блестяще исполняет перед земляками роль наглого, трусливого и вороватого Кондрата Шельменко. Судя по всему, это был его звездный час. Грубоватая малороссийская юмористика Квитки, которого “Северная пчела” свысока третировала за “подражание героям питейных домов”, совместившись с простодушной, самобытной манерой смоленского мещанина, дала превосходный эффект: публика встречает и провожает своего любимца рукоплесканиями, а театр Федорова делает в нашем городе непривычно хорошие сборы.
Что было потом?
Иосиф Тыртов исполнил еще несколько ролей в спектаклях федоровской труппы. Однако любые гастроли когда-нибудь да заканчиваются. Собственных “Жителей города Смоленска” Тыртов явно перерос, и, ввиду занятости руководителя на “большой” сцене, коллектив, по-видимому, распался. Другого театра в городе не было. Сделаться же “бродячим комедиантом”, пойти, имея на руках семью и хозяйство, в профессиональные актеры не имело никакого житейского смысла. Искусство, разумеется, требует жертв, но приносить их все же лучше в молодые годы. Смоленский самородок для этого явно припоздал. Но что-то подсказывает нам, что в иное время и при более благоприятном раскладе наш земляк вполне мог развиться в незаурядного мастера того реалистического стиля актерской игры, который как раз в его годы утверждался на русской сцене — усилиями прежде всего Сосницкого в Петербурге и великого Щепкина в Москве.
III. Цветовод
Иосиф Гаврилович Тыртов прославился в родном городе не только артистическим дарованием и сценическими успехами. Были у него и другие, тоже нестандартные и выдающиеся в своем роде достижения — прежде всего на поприще садово-огородного искусства.
Смоленские сады в старые времена были известны далеко за пределами губернии, за саженцами приезжали, бывало, аж из Прибалтики. В прошлом веке иногородние гости увозили отсюда не только всем известные “вяземские пряники”, но и наборы засахаренных фруктов в деревянных коробках — так называемые “смоленские конфекгы”. А где-то в 1830-е годы началось массовое увлечение оранжерейным делом, энтузиасты которого выращивали такие экзотические для здешних мест диковинки, как абрикосы, персики, виноград, даже ананасы. И если смоленские апельсины получались все же мелковатыми и недостаточно сладкими, то, скажем, лимоны ценились гурманами выше привозных, южных. По данным губернатора Н. И. Хмельницкого, который, похоже, поощрил это. дело, в 1835 году на Смоленщине насчитывалось уже 214 оранжерей. В их число, несомненно, входили и теплицы Иосифа Тыртова.
Любовь к природе, интерес ко всему живому развились у Тыртова еще в мальчишеские годы. К деревьям и птицам, на вольную волю убегал он тогда от школьной формалистики. Позднее, в начале тридцатых годов, именно овощные растения, как мы помним, спасли его от полном разорения и позволили снова встать на ноги. Однако они стали лишь первым опытом Тыртова-земледельца. На любом поприще этот неугомонный человек шел дальше других, к любому делу подходил творчески, нестандартно и добивался подчас удивительных результатов.
Как-то некий местный “химик и механик” Сорокин (тоже, видимо, человек из породы Кулибиных) попросил Тыртова о небольшом одолжении: присмотреть во время его отсутствия за цветочными оранжереями, за дорогими ему камелиями, магнолиями, юкками и другими красивыми редкостями, а в благодарность за труды подарил несколько сортов роз и георгинов. Этого оказалось более чем достаточно для зарождения новой страсти: “С этих пор я сделался любителем цветов”. В 1843 году Тыртов заводит у себя первую цветочную оранжерею. Стремясь и здесь дойти, как говорится, до самой сути, он изучает доступные ему в Смоленске ботанические руководства, выписывает из Германии семена и каталоги, для чтения которых даже выучивает в нужном объеме немецкий язык. В скором времени в его хозяйстве под цветами оказывается уже три десятины земли, а в оранжереях в лучшую их пору стояло до семи тысяч цветочных горшков. У Тыртова теперь есть свои лимоны, лавры, магнолии, камелии, рододендроны... Одних только роз шестьдесят сортов. Отдельная теплица посвящена разнообразным кактусам. И все же не им, не традиционным красавицам отдано сердце новоявленного цветовода. Главным увлечением Тыртова становится недавно появившийся в Европе и только что добравшийся до России махровый заокеанский пришелец — георгин.
Сведения о георгине в современной нашей специальной литературе до странности противоречивы. Авторы вышедшей в 1984 году в Москве книги о них ничтоже сумняшеся заявляют, что цветок появился в России лишь на исходе XIX столетия, “массовая его культура началась только после войны”, т. е. после 1945 года, а отсчет отечественных сортов следует вести с 1950-х годов.1 Другой, пишущий на ту же тему специалист начинает историю российского георгина с 1830-х годов, но и он считает, что дореволюционная Россия не знала собственной его селекции, и что это маленькое отставание преодолено лишь в советское время.2
Ученым людям, конечно, виднее, но и факты —- тоже упрямая вещь, а они как-то плохо согласуются с процитированными книгами. “Какие она разводила георгины, шток-розы, гиацинты!” — вспоминает смоленское Поречье сороковых годов прошлого века и свою старшую сестру известная писательница Е. Н. Водовозова.3 А из автобиографии Иосифа Тыртова мы узнаем, что в его оранжереях в те же годы произрастало уже до трехсот разновидностей мексиканского цветка. Более того, наш неугомонный земляк не только культивировал известные его сорта, но и получал новые, т. е. занимался селекцией — и совсем небезуспешно! Достаточно сказать, что в вышедшем в 1853 году в Штутгарте георгинном каталоге знаменитого немецкого цветовода Н. Озе под номером 875 значится не более и не менее как выращенный в Смоленске особого типа желтый георгин — “георгин Иосифа Гаврилова Тыртова”. Это, как минимум, означает, что Тыртов участвовал в больших специальных выставках и, похоже, не только российских. По гордому его выражению, георгины ввели его, малообразованного смоленского мещанина, “в историю флоры”. Получается, что старая Россия все-таки знала, что такое георгин, и умела с ним работать. Ново то, что хорошо забыто!
Иосиф Тыртов был уважаемым в Смоленске человеком. Его не раз выбирали на разные “мирские” должности: городового старшины, старосты и др. Никогда и нигде он не относился к делу формально, не работал вполсилы. В 1848 году, участвуя в борьбе с эпидемией холеры, он сам заразился страшной болезнью, но, к счастью, остался жив. Дальнейшая его судьба, как и дата его кончины, остаются мне пока неизвестны.
* * *
А теперь вернемся к тому кривому заднепровскому “проулку”, по поводу которого завязался наш разговор. Все говорит за то, что именно в память даровитого смоленского самоучки — актера и цветовода — где-то во второй половине прошлого века получила улочка свое имя. Можно предположить, что именно здесь, вблизи древнего храма, у не пересохшей еще речки Городянки стояло его подворье и располагались знаменитые парники. С тех пор ушло много времени, в нынешнем Смоленске никто и слыхом не слыхивал ни о Тыртовом проулке, ни о самом Тыртове. Зато появились улицы никогда не бывавших в городе Маркса, Бакунина. Урицкого, Ногина и др., возникли свои “Парижские Коммуны”, Коминтерны, Мопры и т. д. Как было уцелеть в такой важной компании недоучившемуся смоленскому мещанину? И все же, если судить объективно, по здравому смыслу и справедливости, Иосиф Тыртов имеет больше права на свой смоленский “проулок”, чем десятки разного калибра знаменитостей, фамилии которых красуются сегодня на уличных табличках древнего города: от донского казаку Стеньки Разина до французского коммуниста Марселя Кашена, от Григория Котовского до Надежды Крупской. По той простой и бесспорной причине, что человек по имени Иосиф Тыртов на самом деле был “жителем города Смоленска”, отдавал именно этому городу свои силы и дарования, пользовался известностью и уважением среди земляков.
Неужели история города Смоленска, его собственные святцы оскудели настолько, что нам уже никак нельзя обойтись без Кашенов и МОПРов или, скажем, без двух сразу “улиц 9-го января”? Неужели и в следующем столетии по своей топонимике мы с вами останемся все теми же претенциозными советскими Ньювасюками?
Примечания:
1. “Георгины”. М., 1984, стр. 3.
2. И. И. Кузьминский. Георгины. Л., 1982, стр. 8.
3. Е. Н. Водовозова. На заре Жизни. Том. I. М., 1987, стр. 62.